Возникновение научных академий. Середина 17 - середина 18 в. - Копелевич Ю.Х.
Скачать (прямая ссылка):
1 До Галилея оставалось незыблемым мнение Аристотеля, что скорость падения тел зависит от их веса.
2 О связи механики Галилея с техникой см. [44, с. 133—136].
10
Бремя Галилея замечательно еще и тем, что именно тогда прочно завоевал свое место в процессе познания научный эксперимент. Конечно, эксперимент сам по себе не был новшеством. Аристотель и другие древние авторы пользовались опытами для изучения отдельных явлений. Алхимики средневековья только тем и занимались, что экспериментировали. Медики и фармацевты опытным путем искали средства лечения болезней. Но лишь в XVII в. обращение к эксперименту стадо научным методом, могучим средством познания общих законов природы.3 Нетрудно себе представить, какие огромные новые возможности открылись перед исследователями, когда они в течение нескольких десятилетий получили в свое распоряжение или сами изобрели телескоп, микроскоп, термометр, барометр, воздушный насос и в конце века маятниковые часы. Все это позволило не только увидеть многое из того, что было недоступно чувственному опыту человека, но и зафиксировать данные этого опыта в объективном количественном выражении. В пауке XVII в. мы видим рождение опытного метода и его стремительное развитие параллельно, в синтезе, а иногда и в споре с методом математико-дедуктивным.4 Галилей, имевший для своих опытов со свободным падением тел лишь простые весы, линейку и водяные часы, не считал себя экспериментатором. Для него, как сейчас говорят, «книга природы была написана языком математики» [52, с. 252]. Более того, в своем «Диалоге» слова в защиту эксперимента он вкладывал в уста пе Сальвиати и Сагредо, выражающих позицию автора, а в уста Симпличио, поклонника и защитника
3 А. Р. Холл в большой монографии «Научная революция 1500—1800, Формирование современного научного мировоззрения» обстоятельный анализ научной литературы XV—XVI вв. заключает выводом, что осповная масса этой литературы, как бы блестяще в ней ни излагались накопленные знания, не содержала новых идей. Даже Коперник покусился лишь на истинность отдельной научной гипотезы. «И только в широкой философской перспективе Бруно, в далеком научном взлете Галилея иконоборчество приняло весомый грозный характер» [150, с. 74].
4 Из суягдений историков науки о значении экспериментального метода в становлении современной науки можно указать, например, высказывания Дж. Сартона [198, с. 102], который называет экспериментальный метод наиболее революционным из научных методов и считает, что триумфом современной науки мы обязаны именно его применению.
11
Аристотеля. По словам Симпличио, именно Аристотель учит в своей философии, что «данные чувственного опыта следует предпочитать любому рассуждению, построенному человеческим умом» [10, с. 40]. Для Галилея числовые законы, открывшиеся ему в мире материи и движения, были гораздо выше, чем эмпирические законы, получаемые чувственным опытом. А поскольку на уровне экспериментальной техники его времени чувственный опыт и эксперимент были понятиями почти равнозначными, то им, по его мнению, принадлежал мир явлений вторичных, не поддающихся количественному анализу: цвет, звук, структура и т. п. Однако это не помешало Галилею внести огромный вклад в развитие экспериментального метода, хотя бы своими открытиями в практической оптике. Телескоп Галилея, который он мог превращать и в микроскоп, заставил его ученых современников заняться шлифовкой и полировкой стекол.5 Его открытия, ведущие к оптике Ньютона и далее, к диоптрике Эйлера, принадлежали к той области, в которой экспериментальный метод в XV’II в. дал самые блестящие результаты.
Известно, что многие современники Галилея испытывали крайнее недоверие к данным человеческих чувств. Не было полного доверия и к новым инструментам. Даже то, что люди ясно и неоднократно видели в телескоп, они считали недостоверным, и это обстоятельство па многие годы задержало распространение телескопа как научного инструмента. Но в других областях применение эксперимента давало уже и в это время убедительные результаты. Трудно было оспаривать открытия Гильберта о магните, добытые путем опытов. Не мепыпее впечатление на умы современников произвело открытие кровообращения Уильямом Гарвеем, которого иногда называют первым великим экспериментатором в биологии [176, с. 9]. Хотя медики накопили уже известные наблюдения в этой области, заметив, что у людей, умерших от ран, артерии оказываются пустыми, а вены — полными, хотя испанец Мигуэль Сервето, впоследствии сожя{еппый на костре по обвинению в ереси, высказал догадку, что
5 Из мастерской Галилея во Флоренции вырос^ один из старейших в мире оптических заводов, носящий и сейчас название «Officine Galilei» [8, с. 7].
12
кровь проходит через легкие и там смешивается с воздухом, и об этом упоминает в своих сочинениях Джордано Бруно [10, с. 256], хотя итальянский врач Фабрициус из Аквапеденте писал уже о существовании клапанов в венах, продолжало господствовать убеждение, что кровь пульсирует от сердца приливами и отливами, «орошая» ткани и распространяя по организму «спиритус» — таинственную жизненную силу. Гарвей, возвратившись в Англию из Падуи, где он обучался в традициях Фабрициуса, впервые стал изучать работу живого сердца, применяя вивисекцию. Он провел множество опытов, пересекая и перевязывая разные сосуды, и пришел к убеждению об одностороннем движении крови от сердца, действующего как насос. Многие современники Гарвея подвергли это открытие сомнению и осмеянию, особенно мсдягаг Парижского университета. Но к концу его жизни оно уже прочно завладело умами естествоиснытателей, открыв дорогу в физиологию идеям, заимствованным из механики, и сильно потеснив незыблемое до того учение о жизненных «спиритусах». Сочинение Гарвея «О движении сердца и крови» (1628) стало классическим.6 Однако, хотя Гарвей уже говорит об артериальной крови как восстановленной, а венозной, как загрязненной, он, наблюдая лишь невооруженным глазом, не мог попять функции легких и вообще не знал, каким образом попадает кровь из артерий в вены. Па этот вопрос смогли дать ответ только через несколько десятков лет Мальпиги и Левенгук, увидевшие в свои микроскопы капиллярные сосуды легких. Другая книга Гарвея «О зарождении животных» также целиком построена на опытах и наблюдениях пад развитием яйца. Эту книгу Дампьер называет «самым большим шагом в эмбриологии со времен Аристотеля» [119, с. 119].