Контрапункт режиссера - Юткевичь С.
Скачать (прямая ссылка):
вича), «милиционера» — блюстителя порядка, и, наконец, просто клоуна—«рыжего», который путался у всех под ногами.
Вот эти «маски» плюс еще некоторые персонажи, вводимые в зависимости от злобы дня, и составили основу для первого спектакля, названного «Как они собирались», посвященного теме интервенции, направленной против молодого Советского государства.
И тут-то, среди зрителей, я впервые увидел Маяковского. Я не запомнил, как он был одет. Осталась в памяти лишь большая толстая палка, с рукояткой, загнутой крючком, с которой потом я так часто его встречал на московских улицах.
Маяковскому, видимо, спектакль понравился. Я видел, как он аплодировал своими большими ладонями, а после представления рокотал что-то басом окружавшим его студентам и щупловатому очкастому Фореггеру.
Случилось так, что вскоре и я оказался причастным к работе этого театра. Фореггер пригласил мня и С. Эйзенштейна художниками будущего своего спектакля «Хорошее отношение к лошадям», текст которого написал тот же В. Масс.
У театра не было своего помещения, и поэтому репетировали мы в одной из комнат того дома, где помещается сейчас ГИТИС. Однажды на одну из вечерних репетиций (это было поздней осенью того же 1921 года) к нам в гости пришли Лиля и Осип Брик и Маяковский. Они принесли ноты новых французских песенок, которые кто-то привез из заграничной поездки. Композитор Матвей Блантер был тогда заведующим * музыкальной частью нашего маленького театрика и его постоянным пианистом. Он сел за рояль и тут же сыграл последнюю песенку Мистингетт «Мои потше».
Из беседы я понял, что Маяковский и Брики заинтересованы в нашем спектакле и им хочется, чтобы его вторая часть — пародия на мюзик-холл — была сатирически заострена против эстрадных штампов Запада.
Маяковский и Осип Максимович Брик вообще всегда живо интересовались вопросами так называемых «малых форм» и писали вместе или порознь политические скетчи для эстрады.
Брик был удивительно отзывчив к молодежи. Узнав, что я молодой художник, которому поручено оформление спектакля, он тут же -предложил мне приходить к нему, когда я захочу, и пользо-щ ваться его огромной библиотекой.
Я не замедлил принять приглашение и вскоре копался в книгах, приходивших к Брикам со всех концов света, в их квартире в Водопьяном переулке, что возле бывш. Мясницких ворот.
183
Я стал так часто бывать в доме у Бриков, что на меня перестали обращать внимание. Жизнь шла в доме своим чередом. Люди приходили и уходили в течение целого дня.
Здесь был как бы штаб ЛЕФа. Здесь впервые я увидел и Асеева, и Родченко со Степановой, и Крученых, и многих других молодых и пожилых людей различных специальностей и жизненных биографий, ибо хозяева были гостеприимны и любопытны к людям.
Маяковский жил в свой комнате у Политехнического музея, но здесь проводил большую часть времени.
Спектакль наш шел премьерой в ночь на первое января 1922 года, в помещении Дома печати (ныне Дом журналиста) на Никитском бульваре, и среди зрителей были, конечно, Маяковский и Брики.
Спустя несколько недель, в том же помещении был организован очередной диспут, посвященный обсуждению «Хорошего отношения к лошадям».
Диспуты, как известно, в ту попу устраивались ежедневно, по самым различным поводам, и проходили в накаленной атмосфере страстных споров. Так было и на сей раз. Против спектакля выступил длинноволосый Вячеслав Полонский, бывший в то время редактором журнала «Печать и революция».
Тогда на маленькую сцену Дома печати поднялся Маяковский и стал громить Полонского, защищая спектакль. Тут впервые я услышал свое имя, произнесенное публично. Поэт похвалил костюмы Эйзенштейна и мои декорации, которые имели все основания не понравиться Полонскому, так как изображали урбанистический пейзаж в броской плакатной манере и к тому же были «кинетическими» — отдельные части задника еще и вращались, конечно, при помощи самого кустарного способа ручной «механизации».
Маяковскому до всего было дело.
Он появлялся то тут, то там.
Мы видели его часто, почти каждый день, то в Доме печати, то на репетициях театра Мейерхольда, то в Политехническом, то во ВХУТЕМАСе.
Было похоже, что он как разводящий обходит посты, проверяя, на местах ли все, кто защищает идеи революционного искусства.
Ему было интересно все, не только поэзия, но и театр, и живопись, и «малые формы». Причем со всеми нами молодыми держался он не как «пророк» и не как учитель, а как старший друг, но в то же время без всякого оттенка панибратства. В Маяковском совер-
Ш
шенно отсутствовало какое бы то ни было «амикошонство», богемская развязность.
Внешне он был человек резкий, его побаивались, так как говорил он прямо, иногда очень зло или насмешливо.
В отношении к людям он был безусловно человеком пристрастным в том смысле, что они у него довольно отчетливо делились на друзей и врагов.
У него не было никакой внешней «светскости», но, сдружившись с кем-либо, он был к этому человеку необычайно внимателен и, я бы даже сказал, нежен.
В доме Бриков собирались не только соратники по ЛЕФу, но и просто друзья хозяев и Маяковского.