Конрад Вольф - Рубанова И.
Скачать (прямая ссылка):
Мы, готовившие почву для всеобщей приветливости,
Сами не могли быть приветливы.
Перевод Е. Эткинда
«Если сравнить уход в эмиграцию с отступлением, то Вольф — это боевая часть, отступившая в самом блестящем порядке.— Слова Сергея Третьякова подкреплены непосредственным наблюдением.— Я думаю, он и часу не потерял для своей работы. Пожалуй, в его биографии не отыщется таких наполненных самой отточенной, яростной и меткой литературной работой лет, как годы антифашистской эмиграции» К
Можно было бы развить образ, предложенный Третьяковым. Эмиграция Фридриха Вольфа — его господствующая над местностью высота, с которой, недоступный врагу, он ведет непре-кращающийся обстрел рубежей противника. Страх за свою страну и стыд — чего уж тут таить — за исключительность собственного положения по сравнению с положением народа: зоркий наблюдатель прочитывал в те дни в черных глазах Вольфа эту жестокую диалектику, уготованную ему историей.
1 Сергей Третьяков, Дэн Ши-хуа, стр. 561.
23
Из статьи Фридриха Вольфа «Встреча с Горьким»
Он очень живо расспрашивал меня об обстановке в Германии. Говорил, что сам он часто бывал в нашей стране; «Мать» и «На дне» были очень хорошо приняты в Германии; я н е должен отчаиваться: народы, как и индивидуумы, подвержены душевным и физическим болезням: кстати, В. И. Ленин, говоря о «детских болезнях», имел в виду Германию. Затем Горький вкратце высказал свое мнениё о московской постановке «Матросов из Каттаро», которые в то время шли на сцене в обработке Вишневского. Горький заявил, что я должен чувствовать (себя) в Советском Союзе как дома. При этом он взял меня за плечо и слегка прижал к себе по-дружески, как это делают только русские друзья. Неожиданно он улыбнулся мне своими удивительными синими глазами, его загорелое, изрезанное многочисленными морщинами лицо оживилось, и он добавил: «Как дома — и да, и нет! Я это говорю, несмотря на эту муху-однодневку — Гитлера». Вишневский (устроитель и третий участник описываемой встречи, состоявшейся в кулуарах I съезда советских писателей.— И. Р.) все это мне перевел, после чего Горький горячо добавил: «Ну что я за человек. Был в Германии и не знаю языка. Учите русский, быстрее и как можно лучше. Два языка — это два человека. Ныне нужно иметь минимум десять жизней». И, обернувшись к Вишневскому, он сказал ему еще что-то.
Когда мы вышли, Вишневский перевел мне эту последнюю фразу Горького. «Будь ему хорошим другом,— сказал Горький Вишневскому. — Это очень важно для человека, когда он вдали от родины». Эта простая фраза Горького до сих пор звучит у меня в ушах» *.
1 Фридрих Вольф, Искусство — оружие. Статьи. Очерки. Пись-
ма, М., «Прогресс», 1967, стр. 315—316, (Разрядка моя»— И. Р.)
24
Бертольт Брехт, Иоганнес Бехер, Эрих Вайнерт не слышали этих слов Горького, но горечь слышна в строках изгнанников.
Стихотворение Бертольта Брехта «Посещение изгнанных поэтов»
Когда — во сне — он вошел в хижину Изгнанных поэтов, в ту, что рядом с хижиной Изгнанных теоретиков (оттуда доносились Смех и споры), Овидий вышел Навстречу ему и вполголоса сказал на пороге:
«Покуда лучше не садись. Ведь ты еще не умер. Кто знает,
Не вернешься ли ты еще назад? И все пойдет
по-прежнему, кроме того, Что ты сам не будешь прежним». Однако подошел Улыбающийся Бо Цзюй-и и заметил, глядя сочувственно: «Любой заслуживает кары, кто хотя бы однажды сказал
о справедливости». А его друг Ду Фу тихо промолвил: «Понимаешь, изгнание Не место, где можно отучиться от высокомерия». Однако
куда более земной, Совершенно оборванный, Вийон предстал перед ними и
спросил: «Сколько Выходов в твоем доме?» А Данте отвел его в сторону,
Взял за рукав и пробормотал: «Твои стихи,
Дружище, кишат погрешностями, подумай
О тех, в сравнении с которыми ты — ничто».
Но Вольтер прервал его: «Считай каждый грош,
Не то тебя уморят голодом».
«И вставляй шуточки», — воскликнул Гейне.
«Это не помогает,—
Огрызнулся Шекспир. — С приходом Якова
Даже мне запретили писать». — «Если дойдет до суда, —
Бери в адвокаты мошенника, — посоветовал Еврипид. —
25
Чтобы знал дыры в сетях закона». Смех Не успел оборваться, когда из самого темного угла Послышался голос: «А знает ли кто твои стихи Наизусть? И те, кто знает,
Уцелеют ли они?» — «Это забытые, —
Тихо сказал Данте, —
Уничтожили не только их тела, их творенья также».
Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться. Пришелец
Побледнел.
Перевод Б. Слуцкого
Немецким эмигрантам-антифашистам понятнее всего был этот последний безымянный голос, прозвучавший на Олимпе исторических изгоев,— уцелеют ли те, кто читал их строки? Накануне Дахау и Моабита, Освенцима и Маутхаузена то было вещее опасение.
В маленькой квартирке в Нижне-Кисловском, как и в просторном доме на Цеппелинштрассе, Вольф-старший заполнял собою все. Его неуемная деятельность, его жадность на знакомства, его совершенная, без остатка отданность борьбе снова определяли ритм жизни и интересы всей семьи.