Фашизм в его эпохе - Нольте Э.
ISBN 5-87550-128-6
Скачать (прямая ссылка):
Однако о серьезности его ощущений свидетельствует тот факт, что во втором внутриконсервативном конфликте он занял иную позицию, чем его последователи. Он примкнул к партии низшего духовенства против епископов, не убоявшись даже нападок на Рим: «новая церковь», по его словам, отреклась от всех учений «отцов» о процентах и системе финансовых отношений и присоединилась к «еврейской системе»88. Это не прибавило ему друзей. Но он выявил и другую существенную черту радикального консерватизма: потенциальную враждебность ко всему. И он продемонстрировал на своем примере всем своим последователям, что есть нечто, чем ни в коем случае нельзя пренебрегать, если хотят достигнуть политического влияния и власти: дружбой сильных мира сего.
Расходящиеся корни
69
Перед смертью в 1917 г. Дрюмон был одинок и всеми забыт. Но к концу Второй мировой войны два самых одаренных антогониста школы Морраса: Бернанос и Бразиллак (Brasillach),— независимо Друг от друга вспомнили о Дрюмоне как об отце французского национал-социализма.
* * *
Морис Баррес в принципе не обогатил ни одну из существенных черт радикального консерватизма: ни псевдореволюционную антибуржуазную тенденцию, ни антисемитизм; поэтому он избежал связанного с ними конфликта. Свои ранние избирательные кампании он проводил под знаменем некоего национального социализма, понимая при этом под социализмом поддержку экономического преобразования и изменение («changement») руководящих слоев; в качестве репортера на процессе по пересмотру «дела Дрейфуса» он сформулировал несколько особенно впечатляющих антисемитских выражений («Что Дрейфус способен к предательству, я заключаю уже из его расы»89). Но значение Барреса не в этом.
Де Латур дю Пэн и Дрюмон были в определенном смысле интернационалисты. Они полагали, что противодействуют международному явлению, и воображали два всемирных, враждебных друг Другу объединения. Но для Барреса, уроженца Лотарингии, детство которого было наполнено картинами франкопрусской войны, врагом было прежде всего великое соседнее государство на востоке. В этом смысле он был отцом французского национализма. И в этом же смысле он был лишь переходным этапом к «интегральному национализму» Морраса, синтезировавшему оба направления в своем тезисе: «Революция приходит из Германии». Баррес должен был оставаться далеким от Морраса (при всей их личной дружбе), потому что для него — вслед за Тэном — национализм был «принятием действительности»90, и он не мог согласиться с Моррасом, который построил своеобразную модель отечества, изгнав революцию из национальной истории. Он подчеркивает со всей силой национальный характер революции. Но поскольку он хочет охватить с одинаковой любовью все формы проявления своей нации, он далек от узости и жесткости Морраса, которые вдобавок несовместимы с его крайней чувствительностью. Поэтому он может опасаться, не создаст ли Моррас «твердых маленьких духов»91, или может спрашивать, не стремится ли Моррас к «порабощению»92; поэтому его книга «Несколько духовных семейств Франции», с ее широким пониманием, должна рассматриваться как вершина его жизненного труда.
Но точно так же, как у Дрюмона, у Барреса есть черты, которые выглядят «современнее» доктрин Морраса. «Земля и мертвые», «кровь и почва», «беспочвенность» и «корни» — все эти выражения, по содержанию легко выводимые из Тэна и Ле Пле, как формулы несут с собой некоторую новую атмосферу. Борьба против интеллектуалов как «логиков абсолютного»93, не способных уже спонтанно ощущать свою принадлежность к естественной группе94, вытекает отсюда и составляет один из самых примечательных феноменов XX в.: это борьба интеллектуалов против интеллектуалов. Релятивистский иррационализм — явно декадентская позиция — прославляет инстинкт и кровь, как будто создавая наиболее характерные признаки будущего фашизма. У Барреса присутствует и понятие расы:
70
лАксьон Франсэз»
«Следствие, ужасное для некоторых людей: намечается расовый вопрос»95. Правда, он понимает его во вполне французском стиле: как историческое и жизненное единство группы. Но вряд ли он мог не заметить, что уже Тэн рассматривал этот вопрос гораздо более с точки зрения природы: как таинственную первооснову, стоящую за всеми проявлениями жизни. Подозревал ли Баррес, что в этом понятии была заключена последняя, самая радикальная, никогда не реализованная до конца возможность развития радикального консерватизма, резко противоречащая его собственному виду национализма?
Консерватизм — слишком широкое и неопределенное понятие, чтобы оно могло оставаться недифференцированным. Что он означает в каждом случае, становится яс.нее всего из его отношения к революции, которая составляет — логически и исторически — его предпосылку. Но он никогда не может отождествиться с образом мысли, вынужденным — как одно из последствий революции — признать ее даже в том случае, если ведет с ней решительную борьбу.
Франция была страной революций. Понятно, что она должна была стать в то же времч страной контрреволюции. Но существует, по меньшей мере, три принципиально различных направления этой духовной контрреволюции. Каждое из них должно было быть подвергнуто ампутации, чтобы его можно было соединить с конкретной контрреволюционной доктриной, идеологией Морраса и «Аксьон Франсэз». Этот новый консерватизм состоит из одних только старых составных частей, и в этом смысле он совершенно консервативен. Но он приобретает эти куски лишь ценой крайне непочтительного разрыва первоначальных связей. И в этом смысле он революционен. Основная черта фашизма — это революционная реакционность. «Аксьон Франсэз» несет эту печать уже на уровне непочтительного отношения к своим собственным корням.