Фашизм в его эпохе - Нольте Э.
ISBN 5-87550-128-6
Скачать (прямая ссылка):
Между тем число евреев было в то время не особенно велико. Но была масса немецко-еврейских имен — прежде всего в банковском деле, а также в интеллектуальных профессиях. Особенно бросалась в глаза деятельность евреев в качестве агентов почти всех значительных сделок, а также пособников финансовых крахов: например, в панамском скандале участвовали два еврея немецкого происхождения, хотя и игравшие в нем отнюдь не решающую роль, а только роль посредников, но это вызвало в обществе сильнейшее негодование. Все это совпало с периодом глубоких, невидимых простым глазом перемен, затрагивавших положение каждого человека, каждой профессии, каждого народа; чувствительнее всего эти перемены коснулись Франции, менее других европейских стран защищенной традиционными формами власти, лишь на первый взгляд казавшимися прочной броней.
Поэтому Дрюмон выразил лишь общие ощущения, сказав, что «они [французы] почувствовали себя запутанными в чем-то тревожном и темном»80. И когда он говорил, что «в наше время всеобщей лжи надо, наконец, сказать правду»81, это был не расчет демагога, а выражение личных моральных взглядов. Но правда, которую он, по его мнению, опсрыл, состояла в том, что евреи не только определили формы проявления, но и были причиной всего современного беспорядка: «В тот момент, когда вы встречаетесь с евреем, вы сталкиваетесь лицом к лицу с действительностью: вы вступаете в борьбу со своим истинным врагом»82.
Таким образом, из достойных внимания ощущений и отчасти правильного понимания возник первый современный литературный антисемитизм, заслуживающий серьезного отношения и поразительно быстро в различной степени вошедший во все радикально-консервативные направления эпохи как их самый жизненный элемент83.
При этом «Еврейская Франция» — бесформенное произведение: история, история культуры, изображение нравов, общественная хроника — все сплетается в чудовищный клубок не поддающихся проверке рассказов, в оргию парижской сплетни, без порядка и без отчетливого хода мыслей. И все же здесь содержатся почти все мотивы позднейшего антисемитизма: начиная с противопоставления творческой, идеалистической, справедливой арийской расы паразитической, эксплуататорской, хитрой семитской породе, вплоть до вражески-дружеской' еврейской пары братьев — капиталиста и социалиста — и до неприкрытых смертельных угроз и предсказания скорой революции. Эта революция должна уничтожить дело другой революции, в которой еврейский дух и еврейские личности разрушили веселость старой Франции (причем, однако, оставляется в стороне всякая эксплуатация). Как это уже было у де Латур дю Пэна, образ старой Франции пре-
68
«Аксьон Франсэз»
вращается в некий идиллический образец; между тем либеральная критика революции всегда была одновременно критикой «старого режима».
Однако там, где книга Дрюмона содержит нечто сильное и значительное, речь идет о критике современной цивилизации в целом, которая обедняет и унижает человека, отнимает у жизни ее поэзию и ее правду. Но в подобных случаях автор, как правило, в точности знает, почему в таком обществе значительную роль может играть еврей: «В такое время, когда живут только интеллектом, у него есть необходимый вид смелости — смелость интеллекта»84. Но сколько бы он ни говорил о «иудейско-современной цивилизации», вся его книга неизбежно приводит к впечатлению, что речь идет о фундаментальном процессе, который никак не могла произвести горстка евреев.
И в самом деле, Дрюмон бросает консерваторам и буржуазии все более горькие упреки. Временами можно подумать, что в его книге «Конец мира» (1889) еврейство оказывается всего лишь вторичным явлением, втянутым в больший и столь же ненавистный мир буржуазии. Французский социализм получает здесь столь лестные похвалы, каких его не удостаивал еще ни один консервативный писатель. Дрюмон называет цель социализма «весьма благородной», а работу его «весьма необходимой»85, прямо заявляя, что социалистические идеи с необходимостью возникли из реальности современного мира. Он перенимает у социалистов также их понимание революции как буржуазного предприятия, враждебного народу, и даже преувеличивает его значение, заявляя, что в Парижской коммуне пролетарский элемент был весьма благороден, тогда как буржуазный, напротив, отличался варварством. По его словам, «консерваторы навеки опозорили себя преступлением»86, приняв участие в позорных акциях мести после Коммуны. Он предсказывает: «Эти жертвы буржуазии [например, мелкие торговцы, разоренные конкуренцией универсальных магазинов] скоро станут во главе социалистической армии»87. Таким образом, уже в 1889 г. Дрюмон доводит до высшей точки революционный антибуржуазный элемент радикального консерватизма (впрочем, только на словах).
Как легко можно заметить, этот поворот не был так уж серьезен и происходил не столько от возросшего понимания, сколько от обманутой любви. Но он навсегда лишил Дрюмона доверия французской буржуазии. Даже в период своих наибольших журналистских успехов, во время «дела Дрейфуса», когда он был избран в 1898 г. депутатом от Алжира, в политическом смысле у него не было никаких шансов.