Фашизм в его эпохе - Нольте Э.
ISBN 5-87550-128-6
Скачать (прямая ссылка):
Общества не перестали быть дифференцированными и разделенными на слои. Но уже нигде руководящий слой не строит свое самопонимание на противопоставлении себя угнетенным; нигде, кроме, может быть, маловажных окраин, господство уже не носит принципиального характера. Жизнь стала слишком разнообразной, разделение труда стало слишком общим явлением, чтобы можно было поддерживать банальную схему господина и раба. Не доказательства философов и не речи моралистов изменили мир: суверенные до сих пор группы слишком сильны, угроза войны слишком опасна, экономическая дифференциация слишком всеобща, чтобы могли по-прежнему существовать суверенитет, война и господство (если даже предположить, что эти принципы не полностью устранены, а только изменили свою форму). И в мире нет теперь силы, способной принципиально противостоять этой перемене.
Именно таким принципиальным противостоянием была сущность фашистских доктрин и фашистских держав. Поэтому ясно, в каком смысле можно говорить об эпохальном значении Гитлера.
Войну, почти случайно пришедшую в 1914 г. в едва ли не пацифистский мир, он страстно принял и принципиально одобрил. Не случайно именно он провел границу эпохи мировых войн, которую он же в известном смысле и создал, потому что без него не было бы Второй мировой войны или, во всяком случае, она не вспыхнула бы в то время; и без него Советский Союз и Соединенные Штаты, по всей вероятности, еще целые десятилетия оставались бы вне европейской истории. При этом эпохой мировых войн можно назвать период, когда средства войны и коммуникаций были уже достаточно сильны, чтобы борьба могла охватить всю планету, но еще настолько слабы, чтобы такую войну могло одобрить и применить как политическое средство значительное число людей, особенно занимающих руководящее положение. Гитлер по праву занимает центральное место в этой и только в этой эпохе,— тогда как Ленин и Вильсон, по своему значению, из нее выходят153.
В то же время ясно, насколько он разделяет этот престиж с другими. Он был бы обычным националистом, если бы сильным и даже определяющим элементом его поведения не был наднациональный социальный мотив — борьба с марксизмом. Но этот мотив был намного сильнее развит у Муссолини, в более аутентичной и не столь мифологизированной форме. У Муссолини было и аналогичное
432
Национал-социализм
(даже более интересное в своем развитии) отношение к войне. Но поскольку фашизм рассматривается лишь как феномен эпохи мировых войн, Муссолини остается на втором месте только потому, что случайно располагал меньшими силами и меньше мог влиять на события.
Но лишь о Гитлере можно сказать, что он окончательно завершил гораздо большую эпоху, потому что он изолировал и проявил ее реальные основные черты, самым решительным образом отрицая ее «идеологическую» сущность. В этом смысле он — радикальный фашист, далеко оставивший за собой Муссолини.
Впрочем, самые ранние фашистские* тенденции мышления исходили не из беспокойства о войне или классовой структуре общества, а из страха за «культуру». При этом очевидно, что все называвшееся до сих пор культурой было создано в суверенных, воинственных, внутренне антагонистических обществах. Было в высшей степени симптоматичным событием, когда один из отцов европейского социализма, Пьер Жозеф Прудон, уяснил себе кардинальное и позитивное значение войны в истории, отнюдь не желая сохранить ее в будущем154. Все мышление Ницше объясняется этой исходной идеей. Его главная мысль состояла в том, что «культура», всегда создававшаяся, как он думал, привилегированными и свободными от работы классами, не сможет дальше существовать после принципиального изменения общественной структуры, к которому стремятся либералы и социалисты. Он не знал еще, что для культуры не может быть места и в фашистском обществе, поскольку там выкорчевывается ее второй, более значительный корень. Мышление Морраса первоначально определялось такой же заботой о культуре. Именно поэтому создание его партии можно описать как ранний фашизм.
Элемент этого беспокойства есть и у Гитлера. Он несомненно искренен, когда говорит, что ведет войну за высшую цель — за культуру155. Но при сравнении с Моррасом становится ясно, как мал был вес и содержание этого элемента у Гитлера, а сравнение с Муссолини показало, насколько меньше у Гитлера развит социальный мотив. Только Моррас, Муссолини и Гитлер вместе составляют полную ступенчатую картину феномена, представляемого также в целом, но лишь неполно каждым из них.
Если верно данное здесь истолкование, то исчезает впечатление, будто Гитлер был непостижимой случайностью в немецкой и европейской истории. Становится ясно, что он был чем-то одержим, и что это «что-то» никоим образом не было чем-то случайным и незначительным. Он предстает уже не просто как эпохальная фигура, а как завершение целого периода мировой истории.
Но эта характеристика никоим образом не делает из него героя. Она отдает высочайшие почести миллионам его жертв: оказывается, что они, которых уничтожали как бацилл, погибли не просто как злополучные жертвы отвратительного преступления, а представляли человечество в самом отчаянном в истории наступлении на существо и трансценденцию человека.