Фашизм в его эпохе - Нольте Э.
ISBN 5-87550-128-6
Скачать (прямая ссылка):
История
363
Но эта причина сама по себе не объясняет, почему военная политика в мирное время, отчетливо видимая также во внутриполитической области, не вызвала коллективного сопротивления у находившихся под угрозой. Здесь, несомненно, действовали естественные конфликты интересов, прежде всего между Францией и Англией, столь часто приносившие пользу Германии после 1918 г.; это можно иллюстрировать примером сепаратного морского соглашения от 18 июня 1935 г., заключенного Англией за спиной своего французского друга и сделавшего окончательно несостоятельной версальскую систему. Но гораздо важнее было существование Советского Союза. Точно так же, как Гитлер был обязан своим внутриполитическим успехом Советской республике и Тельману, его внешнеполитические достижения немыслимы без Сталина. Английская политика умиротворения по существу объясняется как противодействие тенденции Франции, пытавшейся, в согласии с намерениями Литвинова, втянуть Советский Союз в Европу. С точки зрения национально-государственной, мюнхенское соглашение — беспримерное предательство со стороны двух великих держав, отказавшихся от своих союзных и дружеских обязательств. Но с точки зрения мировой политики это скорее удачная договоренность консервативных держав с младшим и более динамичным партнером. Подобным образом пятнадцатью годами раньше в том же Мюнхене Густав фон Кар протянул руку Адольфу Гитлеру, хотя и вынужденно, но вначале не без успеха, потому что они хотели выступить против общего врага. Но даже Даладье, премьер-министр самой униженной великой державы (не говоря уже о Невиле Чемберлене), не сумел перенести этого решения, как некогда фон Кар: вечером после конференции он публично обрушил свой гнев на левых «поджигателей войны» в собственной стране. Он говорил это совсем в духе бесцеремонной кампании Морраса (и всех правых)185. Мюнхен был не только победой национального государства, борющегося за национальное самоопределение, но в гораздо большей мере всемирно-историческим триумфом фашистских держав, получивших от консервативных правительств Западной Европы молчаливое признание в качестве передовых борцов с большевизмом, между тем как Соединенные Штаты, все еще пребывавшие в своей добровольной изоляции, казалось, были не в счет. Многое говорит за то, что мюнхенское соглашение было чем-то вроде Гарцбург-ского фронта* и заключили его с целью окончательно сокрушить коммунизм также в его государственной позиции.
В высшей степени поучительно осознание того факта, что завоевание права на самоопределение немецкого народа в середине XX в. было возможно лишь в сочетании с другой, более широкой целью. Можно предположить, что Гитлер лишь потому завершил это дело, что им двигали совсем другие внутренние мотивы.
Возможно ли было совместить эти мотивы даже с уступками в духе интересов и традиций западных держав, Чемберлен мог бы уяснить себе — до Мюнхена и тем более вскоре после Мюнхена,— бросив взгляд на внутриполитические события в Германии. В самом деле, «нюрнбергские законы» осуществили тот 4-й пункт
* Соглашение в Бад-Гарцбурге между правыми партиями Германии (НСДАП, Германской национальной народной партией и «Стальным шлемом»), заключенное 11 октября 1931 г. и направленное против Веймарской республики; продержалось меньше шла.
364
Национал-социализм
партийной программы, который был просто несовместим с западно-либеральной традицией, поскольку ставил «кровь» принципиально выше «решения». Неприкрытая враждебность к церкви говорила о том, что больше не признавалась та общая «основа» европейской жизни, которая столь подчеркивалась в правительственном заявлении 1 февраля 1933 г. Поджоги и убийства во время управляемого гигантского погрома в ноябре 1938 г. свидетельствовали с горестной очевидностью, что в середине Европы осуществилось нечто, казавшееся далеким кошмаром из «черносотенной» царской России. В речи Гитлера, произнесенной в рейхстаге 30 января 1939 г.186, угрожающее мрачное пророчество об уничтожении еврейства обнажило перед всеми, кто хотел видеть, жуткий раскол в душе этого могущественного человека, который должен бил знать — даже из своего дилетантского знакомства с историей,— что его политика создала большую напряженность, чем любое событие перед любой войной за последние сто лет187.
Но Чемберлен переменил свое мнение лишь после уничтожения Чехословакии, и даже тогда нехотя, демонстрируя всю беспомощность обитателя счастливого острова, парализованного загадочными явлениями большевизма и фашизма. Вряд ли справедливо возлагать ответственность за пакт о ненападении на внутреннее сходство или взаимную симпатию двух тоталитарных систем: его достаточно объясняют болезненная нерешительность и медлительность западной дипломатии, а также понятные опасения заносчивого польского руководства.
В то же время не лишен основания вопрос: если бы Гитлер умер вскоре после мюнхенского триумфа, не оказался ли бы он одним из величайших немцев в истории? Ведь создание великогерманского рейха, несомненно, отвечало глубоким, вековым чаяниям и само по себе (отвлекаясь от осложнений времени) было нисколько не менее законно, чем учреждение французского или итальянского национального государства. Нельзя ли считать, что захватывающий успех национального восстановления был здесь самым важным, а все остальное — мечты о «жизненном пространстве», тоталитаризм, еврейская политика — было всего лишь причудами или временной необходимостью, что все это осторожно устранили бы более умеренные последователи после достижения подлинной цели?