Фашизм в его эпохе - Нольте Э.
ISBN 5-87550-128-6
Скачать (прямая ссылка):
312
Национал-социализм
шится ли эта противоположность ее существования в пользу того или иного полюса: либо ее феодальные особенности должны были постепенно раствориться, уступив место учреждениям западных государств, парламенту и партиям, либо, напротив, также и гражданская жизнь должна была устроиться по армейскому образцу. Раздвоение не могло затянуться надолго41.
За каждую из этих возможностей выступала партия, намного более многочисленная и могущественная, чем простая политическая организация.
Немецкий «милитаризм» критиковали не только социал-демократы. Критика феодального и великопрусского характера государства глубоко проникла в умы либеральной буржуазии. Уже перед Первой мировой войной к ее представителям принадлежал такой выдающийся человек, как Макс Вебер, начинавший как национал-либерал.
Противоположную партию составляли не только офицеры и восточноэльб-ские аграрии. К ней примкнула большая часть немецкой интеллигенции, хотя и по различным мотивам: главным образом из стремления обогнать Запад в империалистической конкуренции, но нередко из желания защитить немецкую глубину от угрожавшего ей вульгарного духа современной Европы. Больше всего, однако, эта партия пыталась использовать страх перед революционной социал-демократией, чтобы этим ослабить противника. И наконец, она могла рассчитывать на армию — единственную, кроме социал-демократии, народную организацию с сильными традициями и убеждениями. Немецкий народ был не настолько безграмотен, чтобы его армия напоминала русскую, крестьянскую армию, ко всему безразличную и подгоняемую кнутом; но он был слишком мало привычен к критике и самостоятельности, чтобы пожелать гражданской армии и контролировать такую армию. Поэтому, вопреки всему социал-демократическому антимилитаризму, это был последний воинственный народ в Европе*, и могло наступить время, когда критики армии стали бы не только рассматриваться как враги государства, но даже обличаться как безбожники.
Но в то же время этот воинственный народ был миролюбивым народом. Пусть кайзер время от времени слишком уж изображал из себя главнокомандующего и пугал соседей бряцанием оружия; но в целом немецкая политика в эпоху империализма была более умеренной, чем политика большинства великих держав. Парламентская Англия вела войну с бурами, Франция победоносных дрейфусаров вторглась в Марокко, и даже Италия, считавшаяся столь безобидной, навязала султану войну. Но воинственный народ вел мирную политику, хотя и не было недостатка в пустых жестах и необдуманно вызывающем поведении.
Мир был благоприятен для парламентской партии, но замедлял ее развитие. Симптоматично, что передовой отряд ее противников — великогерманцы — были совсем небольшой, хотя и очень влиятельной группой, тогда как ее собственный авангард — хотя и неоднозначная, на словах все еще радикально революционная социал-демократия — был первой массовой партией на немецкой земле.
Во всяком случае, продолжение такого раздвоения на долгое время было невыносимо. Консерваторы, желавшие только сохранить статус-кво, требовали са-
* В оригинале: das letzte Volk des Mars in Europa — буквально: последний народ Марса в Европе.
История
313
мого невозможного. Наиболее доступным решением казалась парламентская монархия, которая имела бы подлинные черты синтеза и не совсем отказывала бы в праве на существование также побежденной партии. Но треть избирателей, как можно было полагать, хотела республики и социальной революции. С другой же стороны, лидеры великогерманцев выработали в 1912 г. программу, направленную на создание новой формы монархического абсолютизма — индустриального феодализма, с радикальным уничтожением внутреннего врага и решением социального вопроса за счет завоевания нового жизненного пространства42.
Однако внутриполитическая ситуация была лишь одним аспектом положения Германии перед войной, и сама она объясняется из дальнейших связей, которые придется здесь хотя бы кратко описать.
Специфическое положение немецкого народа в Европе и в мире можно лучше всего понять, исходя из основного факта европейской экспансии, вообще впервые создавшей всемирную историю. В значительно упрощенном виде можно различить три главных формы этой экспансии: во-первых, эпизодические экспедиции венецианцев, испанцев, голландцев и англичан на заморские земли; во-вторых, расселение американцев и русских на ближайших территориях; в-третьих, так называемая немецкая восточная колонизация43. Первая их них вовлекла народы четырех континентов в круговорот европейской цивилизации и привела, в особых условиях, к основанию дочерних государств; это не означало, однако, ощутимого и длительного политического выигрыша для первоначального государства. Американцы и русские вторглись в почти не населенные или населенные народностями низкого культурного уровня огромные пространства и создали себе таким образом единственное в своем роде державное положение. Но это досталось им дорогой ценой: то, что называют американским или русским бескультурьем, связано с этой задачей, поглотившей и до сих пор поглощающей силы целых поколений. Немецкая колонизация Востока в первой своей фазе носила столь же завоевательный и захватнический характер, но когда ей противостояли «христианские» народы, она происходила местами по призыву или просьбе или даже ради помощи и развития, но всегда в виде парадигмы более высокой формы жизни. Если на Западе империя потеряла некоторые земли в пользу наступавшего французского национального государства, то этому противостояло несравненно большее влияние немцев во всей Восточной Европе. Конечно, в политическом смысле это влияние трудно было использовать. Оно было нарушено или даже обращено вспять освободительными стремлениями славянских народов. Если иметь в виду пример американцев или русских, то можно было бы об этой форме экспансии сожалеть. Но при этом уж никак не следовало бы ссылаться как раз на немецкую «культуру», которая в своем своеобразии была всецело продуктом столь высокомерно отвергаемой немецкой истории. Если вообще рассматривать европейскую экспансию не как действия отдельных национальностей, а как всеобщий процесс, в ходе которого видимые формы господства раннего периода все больше сменяются более сложными отношениями связи и, наконец, переходят в «партнерство», то немецкая восточная колонизация представляется наивысшей и специфической парадигмой этой экспансии44.