Гурченко Люся, стоп! - Гурченко Л.
ISBN: 978-5-905629-41-9
Скачать (прямая ссылка):
Нет. Никогда этого не будет. Никогда. Какое противное окончательное слово.
А потом плетусь к папе Марку. Ну, ему-то мне всегда есть что сказать, о чем посоветоваться. Я ему рассказываю все. И про Марика, и про свою картину. И говорю, что стою не такая красивая, как он любит, но это роль. А в следующий раз я приду нарядной. Ах, папочка, “дорогенький мой”. Ты бы, конечно, ничего сегодня не понял. Даже Лёля совсем отстала от жизни. Как много ты мне рассказывал о русском характере... “Помнишь, про Гогаля, про тройку?” Что-то происходит, папочка, с русским характером. Дрались, ругались, братались, открывали души и поддерживали друг друга... Что я могу тебе, папусик, сказать... Что-то все сыплется... Никто не доверяет друг другу... Горько. Знаешь, я думаю, что сейчас на счастье могут надеяться только наивные мечтатели. А так... Предают друг друга. А близкие и, казалось, такие влюбленные - исчезают, растворяясь в толпе. Горько.
Но вот и кончился обеденный перерыв. Надо “иттить” на работу. Как и в детстве с утра я слышала: “Надо иттить у школу, моя птичка, иттить грызть гранит науки. Ето главное”. Так я, папочка, и живу. Только семья наша сильно изменилась. Прямо даже не знаю... не знаю, как и быть. Мама пишет мне письма, где говорит, что нас разлучили злые люди. Как будто она сама меня с двадцати лет не защищала от злых людей. Ей у Маши хорошо, там она нужнее. Но болят ноги, и ей нужен врач. В больницу она идти не хочет. Пусть, говорит, как раньше. А раньше, когда она жила со мной, врач, Костин друг по армии (впоследствии уехавший в Америку), приходил к ней. Он врач от природы. Поговорит с ней, выслушает ее внимательно, пощупает ноги, погладит по плечу. И смотришь, мама уже улыбается, грусть в глазах исчезает. И те лекарства, которые она еще вчера проклинала, как и всю нашу советскую медицину в целом, уже и хорошие, и полезные, и молодцы те, кто их изобрел.
“Ах, какой врач Янкель! Вот человек”.
Врач, как и актер, - профессии, которым не обучишь. Гениальная Раневская так и сказала: всему можно в жизни научиться. А врач, учитель и актер... с этим рождаются.
В общем, нужен врач. Болят ноги. Это единственная в мамином здоровье проблема. Никогда она не была в поликлиниках. Никогда не сдавала кровь, никогда не делала флюорографию. Однажды, после войны, - нет, папа еще не вернулся с фронта, значит, это было перед Победой, - у мамы начались сильные боли в животе. Телефонов у нас на Клочковской не было. “Скорой помощи” тоже не помню. Наши соседи, Соня и Шолом, остановили грузовик, и мы с мамой поехали в больницу. Какие больницы в разрушенном Харькове? Какое-то одноэтажное здание, наскоро отремонтированное. Окна открыты. Лето.
Маму положили, ей очень плохо, она бледная, стонет. Мне так страшно. Я ее никогда еще такой растерянной не видела. “Сиди здесь. Никуда не уходи”, - приказала она мне перед тем, как ее увели внутрь больницы. Сижу. Жду. Думаю: если мама умрет, то меня отдадут в детский дом. Их, этих домов, тогда ого сколько было. И мама меня пугала: “Если будешь врать, отдам тебя в детский дом. Там ты увидишь, где раки зимуют”. Мне так интересно было, а где же это “там” зимуют раки? От одного слова “зима” уже становилось страшно. Боюсь я детского дома.
Мамочка, дорогая, не буду врать, буду хорошей, “примерной”, как говорила моя бабушка Татьяна Ивановна, мамина мама.
Сижу, погруженная в мрачные мысли. Как вдруг надо мной открывается окно: “Люся, держи!” И на меня летят мамино платье и рыжие босоножки на толстых каблуках. Моя мама в одном трико выпрыгнула из окна высотой около полутора метров. Я до окна не доставала. Я ловила вещи в воздухе. Это было ощущение волейбола. И мы побежали с ней быстро-быстро, подальше от больницы, от врачей. И все. Больше моя мама никогда в жизни ничем не болела. Ни на что не жаловалась. А папа не выходил из поликлиник. Ходил туда часто, с удовольствием, как в церковь. Носил то шоколад, то сигареты медсестрам и врачам.
И вот моя мама заболела. После смерти Марика она сломалась. Жизнь ее стала бессмысленной. Она его любила безумно. Она, наверное, не понимала его смертельной болезни. Стоило Марику ее обнять и сказать: “Дорогая моя бабуля”, - как она молодела, становилась проворной и “чуковной” и не понимала, что он ее отвлекает, закрывает ей глаза.
Его не стало. Она прозрела. “Спаси меня, Люся”. Да, да, святое дело. Какие могут быть обиды? До его смерти она мне писала: “Мне бы к врачу. Саше некогда. Маша не может”. Я договорилась положить ее в больницу. Но в последний момент она отказалась: “Марик в Англии, Маша поехала к нему, я должна быть с Капошной”. И вот его не стало. Мы еще раз договорились, и Сергей отвез ее в хорошую, да чего там, самую лучшую больницу. Она взяла с собой блок сигарет. Поехала лечить ноги, а попала в реанимацию с легкими. Когда мы приехали к ней на следующий день, врачи показали снимок легких. Легкие были черные. Не было ни одного живого светлого места. Она терпела. И курила, курила, курила.
И теперь в обеденные перерывы я ездила с Сережей к маме в больницу. Эльдар понимал, если я опаздываю на съемку.